Война длится четвертый год. Страшное время, горестное, голодное... Помню, как в одночасье поседела мать, получив в 42-м сразу две похоронки – на батю и старшего Васютку. Помню, как страшно она плакала, даже не плакала – выла в голос, с надрывом, качаясь из стороны в сторону, обхватив голову обеими руками, а потом обняла меня крепко-крепко и сказала твердо: «Не пущу!». Я давно просился на фронт, но меня не брали, говорили, что по возрасту не подхожу. Мне всего 16 лет было. А через год я сбежал из дома. Очень мне хотелось бить ненавистного врага, отомстить за батю и старшего брата!
Закончил я краткосрочные курсы, и направили меня в 39-ую армию 3-го Белорусского фронта. Так я попал в Кенигсберг – город-крепость, цитадель врага, ощетинившуюся фортами и рвами. Четыре дня работала авиация, утюжа противника, распарывая бетонные укрепления. И вот мы наступаем! Это был мой первый бой, поэтому сердце рвалось наружу от волнения и нетерпения, а по телу пробегала нервная дрожь.
В ночь с 5 на 6 апреля мы провели разведку боем. Встретили сильное сопротивление, потеряли трех товарищей. Погода была противная: моросил мелкий и холодный дождь, стелющийся туман затруднял видимость. Был дан приказ взять форт № 8 – Кальген, прикрывавший подступы к городу с юга-востока. Атака захлебнулась под огнем вражеских пулеметчиков. Тогда в ход пошла артиллерия. Потом под дымовой завесой саперы взорвали ворота. Наш взвод ворвался в форт первым, я стрелял и бежал, задыхаясь от пыли и гари. В бою мы взяли 150 пленных немцев.
Немцы сопротивлялись отчаянно. На подходе к вокзалу был убит наш комвзвода. Я взял командование на себя. Фашисты поставили паровозы в два ряда и отстреливались оттуда так, что головы не поднять. Что делать? Связали гранаты, подползли поближе и послали «подарочки»… Только пробились сквозь заслон, а через площадь от входа в вокзал, с часовни, опять поливают их пулеметчики. В нашей штурмовой группе были два минометчика. Вот ребята и сняли макушку башни вместе с фашистами.
Когда через долгих два часа, зачищая дом за домом, добрались до Преголи, честно сказать, онемели от удивления. Из кирхи, стоящей на берегу реки, вышла странная процессия. Это были монашки в их странных одеждах. Вперед вышла самая старшая из них, назвалась Катариной. Очень она напомнила мне соседку тетю Клаву, которая там, в далеком и счастливом детстве, угощала дворовых пацанят вкусными пирожками с картошкой и сдобными ватрушками. Катарина на польском языке и ломаном русском попросила не убивать их. Она рассказала, что наверху спрятались шесть автоматчиков…
Впереди была Преголя, катившая свои свинцовые воды, в которых дрожало синее небо, поседевшее от дыма и копоти. От реки пахло свежей сыростью, а берег вздрагивал от взрывов и пытался протянуть мне букетик синих цветов. Как же они похожи на мамины глаза!... Что-то сильно и очень больно ударило меня в спину… в груди стало жарко и липко… нечем дышать… мертвеющие губы шепчут: «Ма-ма…»
